ИСПАНСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И ПРЕДАТЕЛЬСТВО СТАЛИНИЗМА
(продолжение)

предыдущая
глава

Часть II
(продолжение)

Какую революцию ожидала Испания?

Вот и пришло время начать нашу дискуссию с современными защитниками политики Народных фронтов, в данном случае Каландаровым и Куклиной. Вот что пишет последняя по поводу неразумности автора этих строк: “Гораздо меньше путаницы с тактикой и становлением КПИ было бы у тов. Назаренко, если бы он прочел не только испанский дневник, но и “Испанскую весну” Кольцова, написанную в 33 году. В отличие от Оруэлла Кольцов впервые был в Испании не в 36г., а в 33г. и анализировал события в развитии. Но тогда со схемой придется проститься, а она так дорога сердцу автора”.¹

Изучать историю испанской революции, как и историю КПИ, “в развитии” вещь, безусловно, необходимая. Е. Куклина, которая вместе со всей редакцией журнала так регулярно возмущается тем, что Назаренко не подкрепляет (или недостаточно подкрепляет) свои утверждения фактами и аргументами, ни единым словом не разъяснила, почему в результате анализа “в развитии … со схемой придется проститься”. Оставим в стороне обвинение в схематизме; разбору того, где голая схема, а где действительно научный анализ, посвящена, в конечном итоге, вся книга. Я постарался изложить “развитие” революции достаточно подробно. Мне не удалось раздобыть “Испанскую весну” даже в главной библиотеке Ростова-на-Дону. Но дабы не коробить моих оппонентов “жутким” именем Оруэлла, я использовал в предыдущих главах, в основном, вполне приемлемые для них источники. В первую очередь, такое детальное исследование как “Испания 1918-1972” под редакцией академика И.М. Майского. Заметки И. Эренбурга и воспоминания Долорес Ибаррури тоже, надеюсь, достойно заменят произведение Кольцова. Тем более, что у Ибаррури, в отличие от Кольцова (“Испанский дневник” – это именно дневник, без всякого анализа), какой никакой анализ все же имеется. Буду активно использовать их и дальше.

Вот как представляет Каландаров альтернативу Испании 1936г.:

“… какой должна быть подлинная большевистская политика в Испании во время гражданской войны?

Итак, есть две точки зрения по этому вопросу. Первая – это позиция Коминтерна и КПИ: надо довести до конца буржуазно-демократическую революцию и прежде всего выиграть войну. Для этого необходимо укреплять Народный Фронт (НФ). Все должно быть подчинено одной цели: разгромить фашистов. Вторая позиция троцкистов (и не только их): необходимо немедленно осуществить социалистическую революцию. Без диктатуры пролетариата победа над франкистами невозможна. Надо отказаться от НФ, потому что союз рабочего класса с буржуазией невозможен. Кто же прав или более прав?

Сначала, очевидно, надо разобраться, была ли в то время в Испании возможна социалистическая революция?”²

Последними словами Каландаров, безусловно, ставит вопрос о характере революции в Испании 30-х годов в целом, а не только в связи с франкистским мятежом. Несколько далее он уточняет: “Необходимо решить сложнейший вопрос: можно ли было совершить социалистическую революцию в Испании с точки зрения внутренних, в т.ч. субъективных факторов?”³

Грандиозная путаница в этом “сложнейшем вопросе” коснулась не только защитников сталинистской тактики в рабочем движении, но и товарищей, стоящих на гораздо более левых позициях. Так один из украинских сторонников теории госкапитализма, в качестве реакции на полемику в “Политпросвете” (которая и продолжается этой книгой), написал мне: “Несмотря на весь героизм пролетариев и самоотверженность революционеров, ни в России 1917г., ни в Испании 1936-1939гг. никакой социалистической революции происходить не могло”.

В Испании и России, разумеется. Как и в любой отдельно взятой стране. Тем более не слишком развитой. Но кто говорил о социалистической революции непосредственно в Испании? Исключительно т. Каландаров, которому в своих примечаниях вторит редакция, противопоставляя Россию, в которой социалистическая революция якобы произошла, Испании, где она была невозможна.

“Социалистическая революция мировой процесс”,⁴ - писал по этому поводу автор этих строк. Он писал только о диктатуре пролетариата, которая является только политическим условием и политической формой социалистической революции. Поэтому, приводя в пример политику большевиков, я и писал: “что спасти революционные завоевания (буржуазно-демократические в том числе!) можно лишь передав власть рабочим и солдатским Советам, т.е. переведя революцию, по крайней мере, в политической области, на социалистические рельсы”.⁵ Только в этом смысле и шла речь, как во время большевистской, так и во время испанской революции, о ее социалистическом характере: революцию должен возглавить социалистический класс, т.е. пролетариат; осуществив с помощью диктатуры пролетариата буржуазно-демократические преобразования внутри страны, он примет все необходимые меры для превращения революции в международную, победа которой только и могла создать условия для перехода к социалистическим преобразованиям.

Но природа революции в целом определяется ее социально-экономическим содержанием, теми производственными отношениями, которые устанавливаются в результате ее победы. Социалистическими они имели шанс стать лишь после победы мировой пролетарской революции. Впрочем, РПК, партия Каландарова, продолжает верить в “социализм в одной стране”. Вся “закавыка” русской (и далее будет показано и Испанской) революции и состояла в том, что русская буржуазия в силу исторических условий оказалась неспособна осуществить свою собственную революцию. Никто, по крайней мере из большевиков, “национальную” русскую революцию не собирался совершать.

“Задача пролетариата России – довести до конца буржуазно-демократическую революцию в России, дабы разжечь социалистическую революцию в Европе”.⁶ Так пишет Ленин осенью 1915г. Это постановка задачи.

“Мы довели буржуазно-демократическую революцию до конца, как никто. Мы вполне сознательно, твердо и неуклонно продвигаемся вперед, к революции социалистической …”.⁷ Так пишет Ленин к четвертой (!) годовщине октябрьской революции. Это реализация поставленной цели. Насколько смогли.

Из этого и исходили. Вот слова из выступления, посвященного третьей годовщине Октября: “… мы и начали наше дело исключительно в расчете на мировую революцию”.⁸

И не из любви к крайностям, а по одной простой причине: “мы связаны сейчас со всеми другими странами, и вырваться из этого клубка нельзя: либо пролетариат вырвется весь в целом, либо его задушат”.⁹

И по той причине, что буржуазия, экономически повязанная с помещичьей монархической Россией и боящаяся пролетариата, не может выполнить до конца даже задач буржуазной революции. Получив известие о свержении самодержавия, Ленин пишет в своих “Письмах издалека”:

“Наша революция буржуазная, - говорим мы, марксисты, – поэтому рабочие должны раскрывать глаза народу на обман буржуазных политиканов, учить его не верить словам, полагаться только на свои силы, на свою организацию, на свое объединение, на свое вооружение.

… потому что это правительство [Гучковых и Милюковых – Ю.Н.] помещичье-капиталистическое, боящееся народа и уже начавшее сделки с романовской династией”.¹⁰ Мнение большевиков об этом правительстве совершенно не изменится, когда Гучков с Милюковым из него выйдут, а социалисты в него войдут. Постановка вопроса останется той же: либо диктатура помещичье-буржуазная, либо диктатура пролетарская, в том числе и для выполнения буржуазно-демократических задач! Не бывает третьей! Каландаров, впрочем, “находит”, но об этом речь пойдет в других главах.

Такова была точка зрения Ленина, точка зрения марксиста. В тех же “Письмах” он говорит, однако, и о другой точке зрения: “Наша революция буржуазная, - поэтому рабочие должны поддерживать буржуазию, - говорят Потресовы, Гвоздевы, Чхеидзе, как вчера говорил Плеханов”.¹¹ Не различие в признании буржуазного характера начинающейся революции разделило большевиков и меньшевиков, а понимание того, какой класс может и должен ее осуществить. Чьи перепевы “творчески” повторяют мои оппоненты, обвиняя меня в схематизме и предлагая нам альтернативу: либо буржуазно-демократическая революция, либо диктатура пролетариата (Каландаров предпочитает чаще использовать слова “социалистическая революция”. Что ж, Ленину в 1917г. также приходилось регулярно отбиваться от обвинений в намерении немедленно “ввести социализм”)? Вопрос риторический.

Для разрешения проблемы, следовательно, необходимо прояснить вопрос: могла ли испанская буржуазия “довести до конца буржуазно-демократическую революцию”? Поскольку отрицательный ответ приписан моими оппонентами троцкизму, обратимся к мнению Д. Ибаррури. В своих воспоминаниях, говоря о политике республиканцев начала 30-х годов, она пишет: “Так исторический опыт испанского народа еще раз наглядно подтвердил, что буржуазия не способна довести до конца свою собственную демократическую революцию, и что последовательно осуществить ее может только рабочий класс”.¹² О том, как подобное признание сочеталось с политикой НФ, который и предусматривал “доведение до конца буржуазно-демократической революции” без диктатуры пролетариата, мы увидим дальше, но сравнивая это признание с точкой зрения Каландарова, можно лишь воскликнуть: далеко же деградировала позиция идеологов ВКП(б) – КПСС за прошедшие десятилетия!

Но оставим пока в покое мнения авторитетов, рассмотрим сами обстановку, сложившуюся в Испании после поражения апрельской республики. Насколько показала себя буржуазия способной к осуществлению своих собственных буржуазных преобразований после установления республики?

Сами эти преобразования неизбежно включают в себя три момента: провозглашение (в виде декретов, законов и т.д.), реализацию (т.е. проведение в жизнь принятых законодательных актов) и защиту от посягательств контрреволюции.

Провозглашение демократических преобразований осуществлялось республиканской буржуазией непоследовательно и неравномерно. Неравномерно как с точки зрения времени и темпов, так и с точки зрения охвата всего комплекса социально-экономических проблем Испании. Наиболее плодотворные вспышки реформаторства происходили у республиканцев, прежде всего левых, после соответствующих подъемов массового движения трудящихся. В рассматриваемый период это был апрель-май 1931г. и август-сентябрь 1932г. В первом случае это было следствие массовых антимонархических выступлений 13-14 апреля, которые и привели к установлению республики, и событий, последовавших после стычки с монархистами 10 мая 1931г. в Мадриде. Во втором –подавление, при активном участии рабочих и их организаций, мятежа генерала Санхурхо. Факт сам по себе примечательный в свете ответа на вопрос: кому обязаны, в первую очередь, трудящиеся полученными реформами – революции, т.е. собственной борьбе, или республике, т.е. институту власти либеральной буржуазии? По мере того, как реформаторский пыл буржуазии будет остывать, этот факт получит еще более красноречивое выражение.

Неравномерность проявилась и в разном темпе и глубине реформ в различных направлениях общественной жизни. Наиболее радикально реформа была проведена в отношении церкви, но и здесь сохранение огромного количества монастырей, отказ от роспуска монашеских орденов, как и сохранение в их руках значительного количества финансовых средств, оставляло еще очень сильным и влиятельным этого злейшего врага трудящихся.

Весьма недостаточна была аграрная реформа – главная с точки зрения сохранения и развития республики. Умеренно радикальная по звучанию и весьма умеренная по сути, она многократно обесценивала свое значение многолетним сроком, предусмотренным для ее реализации. Реформа не ослабила экономической мощи испанских помещиков (а ее незначительное грядущее ослабление должно было растянуться на долгий срок), которую они не замедлили бросить против революции и республики. Но реформа не удовлетворила и крестьян своими смехотворными результатами – реализация была гораздо хуже, чем провозглашение. Устав ждать, крестьяне сами начинают делать попытки к силовому решению вопроса. Только с января по март 1933г. было зарегистрировано 311 случаев захватов поместий крестьянами.¹³ Подавление крестьянских выступлений вызывает озлобление крестьян против республики, а неспособность последней положить этим выступлениям конец – аналогичные чувства к ней со стороны землевладельцев.

Изменения в области рабочего законодательства лишь в малой степени облегчали жизнь рабочих, но зато изрядно портили нервы предпринимателям. Особенно на фоне растущей забастовочной борьбы, испытавшей в 1933г. значительный подъем. Так по официальным данным число забастовок выросло с 681 в 1932г. до 1127 в 1933г. При этом резко увеличились их массовость и продолжительность. Так число забастовщиков достигло 843 тыс. по сравнению с 269 тыс. в 1932г., а число потерянных рабочих дней составило 14441 тыс., тогда как в 1932г. 3589 тыс. При этом на одну забастовку в 1932г. приходилось 8252 потерянных рабочих дня, а в 1933г. уже 13806¹⁴. Наступательный характер забастовочного движения сказался и на его результативности – лишь 13% стачек закончились поражением рабочих. При этом в 80% случаев забастовщики проигнорировали посреднические процедуры арбитражной системы, предусмотренные законом.¹⁵ “Грешили” не только анархисты, но и основная масса социалистов. Поднимает голову террор фашистов и анархистов.

Недовольство сначала церкви, затем землевладельцев, а по мере роста рабочего движения и буржуазии, сказывается на позициях, которые занимают буржуазные республиканцы на политическом поприще, и, прежде всего, в кортесах. Отряд за отрядом перемещаются они на правый фланг, полагая, что количество проведенных реформ достаточно, а потому главной задачей становится укрепление позиций и единства правящих классов перед лицом “чрезмерных” требований рабочих и крестьян, а не углубление преобразований в интересах последних. Сначала левореспубликанский корабль покинули вчерашние выходцы из либералов-монархистов – правые республиканцы, сторонники Алькала Самора и М. Мауры. Затем центристы Лерруса, которые после оказывали все усиливающееся давление на левых республиканцев, с целью подтолкнуть их к разрыву с ИСРП. Затем начался и сдвиг вправо среди части левых республиканцев: отказ от коалиции с ИСРП на муниципальных выборах весной 1933г. и краткий правительственный союз с либералами осенью наглядное тому подтверждение.

Выражая интересы мелкой и средней буржуазии и интеллигенции, Асанья и его сторонники постоянно колебались между угрозой реакции и революционного напора испанского пролетариата и крестьянства. Когда правые показывали свое стремление низвергнуть существующий порядок, они получали отпор со стороны трудящихся, и республиканцы, напуганные правой угрозой, сдвигались влево, пытаясь продвинуть реформы. Но, если указанный отпор шел еще как бы в поддержку республики и не слишком еще отпугивал республиканцев, то открытые рабочие и выступления, захваты земель, вооруженные восстания, возглавляемые анархистами, наполняли их страхом перед революцией и толкали вправо, где их уже ждал Леррус и компания. Классовая природа брала свое, шаг за шагом левые республиканцы замедляли ход реформ, проявляли нерешительность в деле их реализации, шли на политический компромисс с правыми, не стесняясь применять самые жестокие меры против революционных выступлений трудящихся. Особенно сильно подорвало авторитет правительства Асаньи кровавое подавление январского восстания 1933г. Доверие к нему со стороны трудящихся упало чрезвычайно. Что касается буржуазии и помещиков, то их не устраивали полумеры, им нужно было полное подавление движения. Я не говорю здесь чего-то нового и оригинального. Вот слова той же Д. Ибаррури по поводу руководителей апрельской республики: “По отношению к старым правящим кастам они проявляли терпимость, угодливость, мягкость; по отношению к трудящимся – суровость, жестокость, тупость. Снисходительность не обеспечила им поддержки правых сил. Зато жестокость лишила их поддержки народных масс”.¹⁶

В тюрьмы бросали рабочих активистов, анархистов, коммунистов и даже социалистов. Так Д. Ибаррури в своих воспоминаниях пишет, что когда в декабре 1931г. была провозглашена республиканская конституция, в тюрьме г. Бильбао, где она в это время находилась, вместе с ней было около ста коммунистов.¹⁷ Амнистии по случаю принятия конституции не было – в знак протеста, по инициативе группы анархистов, была проведена голодовка.

Свое слово правящие классы сказали на выборах ноября 1933г. Буржуазия отвернулась от своих левых представителей, отдав свои голоса и деньги на избирательную компанию правым и центристам.

Тем самым стала очевидной невозможность сколь либо долгосрочного углубления реформ. Помещичье-буржуазная Испания стала стеной против них. Политика правительств времен “черного двухлетия”, как назвали трудящиеся период с ноября 1933г., главным образом была посвящена ликвидации того, что достигла республика в 1931-1933гг. Либеральная буржуазия надеялась еще на то, что с помощью политики центризма удастся удержать политическое равновесие. Но правящие классы, прежде всего крупный капитал, помещики и церковное руководство были настроены только на полное подавление трудящихся и максимальную ликвидацию их завоеваний. Поэтому, под их давлением, центристские правительства, чаще всего возглавляемые Леррусом, как будет показано дальше, будут выполнять программу Правых, в данном случае СЕДА.

При этом представители последней не скрывали, что не собираются довольствоваться достигнутым. Они откровенно стремились к власти. Так Хиль Роблес вскоре после создания правительства центристов, поддержанного СЕДА, считал, что нужно готовиться к тому времени, “когда наступит неизбежное разочарование в правительствах центра и надо будет образовать правительство из правых”.¹⁸

В другом месте он заявлял: “Завоеванные нами позиции – это те траншеи, из которых мы двинемся на решительный штурм редута государственной власти!” Никаких ограничений в средствах правые не признавали. Хиль Роблес, в своем выступлении 7 апреля 1934г. скажет: “Мы завоюем власть. При этом ли режиме? При этом или любом другом, любыми способами и любыми средствами”.¹⁹

Представляя откровенно интересы господствующих классов, правые, даже если и заблуждались относительно “революционности” ИСРП, то, во всяком случае, четко чувствовали, как исторически поставлен вопрос перед Испанией. Тот же Хиль Роблес в своих воспоминаниях писал, что осенью 1933г. “с каждым днем становилось все более очевидным, что основная проблема Испании заключалась не в выборе между монархией и республикой, а в триумфе или поражении марксизма”.²⁰ Книга воспоминаний называлась “Не был возможен мир”. Кто верно понял ситуацию, тот наполовину победил.

В чем в чем, а в отсутствии классового чутья руководство правых не упрекнешь. Оно абсолютно четко и бескомпромиссно поставило задачу полной ликвидации достижений апрельской республики. И если оно не использовало средства откровенной диктатуры, то лишь потому, что еще не потеряло надежду осуществить свои цели средствами буржуазной легальности.

Понятно, что в своем сопротивлении реформам правящие классы были готовы идти до конца, а поэтому было абсолютно бессмысленно надеяться на то, что можно продолжить, углубить и, главное, защитить и сохранить их парламентским путем. Необходимость подавления правых сил становилась объективно неизбежной, и дальнейшие события подтвердят это еще более неотвратимо. Успех буржуазной революции, следовательно, однозначно определялся решимостью и способностью ее вождей осуществить это подавление.

Но в условиях революции выполнение этой задачи требует непременного выполнения следующих мероприятий:

1) Решительный и бескомпромиссный подрыв экономического и политического могущества старых классов. Пока они не пришли в себя и не воспользовались этим могуществом. Не медленная и умеренная аграрная реформа, а всеобщая конфискация помещичьих землевладений. Немедленное закрытие всех монастырей и монашеских орденов и конфискация всего их имущества и финансов. Всеобщая чистка армии и полиции от всех нелояльных или сомнительных по отношению к республике элементов, вплоть до полного их роспуска и созданию заново. Не отдельные аресты и запреты правых изданий после очередного мятежа, а полное запрещение реакционных партий и печатных изданий, превентивный арест руководителей и т.д.

2) Отказ от методов парламентских процедур, по крайней мере, на первом этапе. Разрушение старого государственного устройства и создание нового методом революционного декретирования. То же самое относительно проведения в жизнь перечисленных в первом пункте преобразований. Лишь после осуществления этих преобразований и подавления попыток им воспрепятствовать, возможен переход к обычным легальным формам функционирования общества.

3) Проведение в жизнь пунктов 1) и 2) возможно только в случае опоры на массовое революционное движение трудящихся масс. Только их поддержка может обеспечить массовое и успешное насилие над старыми классами и их общественными институтами. А это опять же подразумевает решительные преобразования в их пользу.

Не подлежит ни малейшему сомнению, что левые республиканцы, а значит и та часть буржуазии, которая за ними все еще стояла, оказались на это не способны. А значит, борьба за власть и за руководство дальнейшим развитием Испании должна была развернуться между политическими силами, стоящими справа и слева и стоящими за ними классами. И те и другие готовы были идти до конца. Буржуазно-помещичий блок с одной стороны, рабоче-крестьянский – с другой. Или – или. Испанские Корниловы или испанские большевики – только так мог разрешиться этот спор. У сторонников “Корниловых” еще оставались надежды на парламентский путь –поскольку власть если у них и не была непосредственно, то, во всяком случае, центристы вполне послушно выполняли значительную часть их требований. Но таких надежд уже не было и не могло быть у рабочих и их организаций – такую надежду ему подкинут из Москвы в виде Народного фронта. Но это будет позже. Сейчас же, в начале 1934г., ситуация совершенно иная.

Нарастающая волна рабочего у крестьянского движения несла за собой глубокий социальный смысл. Трудящиеся массы не просто разочаровались в республике, но и связывали свои надежды только с социальной революцией. Это было настолько общепризнанным, что этого не осмеливались отрицать и более поздние защитники политики Народных фронтов. Дабы мои оппоненты не приписывали эту позицию мне или “троцкистам” приведем оценку регулярно цитируемого нами очерка “Испания 1918-1972”: “Вера в близкую революционную перспективу широко распространилась в рабочих кругах. Все рабочие партии Испании были теперь согласны в том, что дорогу испанскому фашизму должна преградить революция …”²¹. Это и многие другие признания (в том числе приведенные ранее) будут регулярно предаваться забвению, когда Каландаровы прошлого и настоящего, под предлогом несвоевременности социалистической революции и необходимости “довести до конца буржуазно-демократическую революцию” будут оправдывать защиту буржуазной республики. И рабочий класс окажется “недостаточно сознательным” для установления своей диктатуры, и буржуазные демократы “станут” способными играть авангардную роль. Проверим. А пока посмотрим на конкретную позицию рабочих партий, красноречиво представленную той же книгой.

Рабочие партии, прежде всего оппортунистического или центристского направления, как правило отстают от революционных настроений масс, и если уж они заявляют о своей революционной позиции, то это может быть только следствием давления этих настроений. Для ИСРП, партии с изрядным оппортунистическим стажем, это тем более верно. Именно сдвиг социалистов влево является наиболее красноречивым показателем.

Весь 1931г. и почти весь 1932г. Ларго Кабальеро был рупором реформизма. Только массовое недовольство снизу могло поколебать его позицию. В том числе и из рядов собственной партии. После апрельской революции ее ряды пополнились новобранцами, которые не слишком были связаны с реформистской традицией ИСРП, но зато отражали чаяния низов города и деревни. Убедившись в неэффективности политики республиканско-социалистических правительств, они начинают давить на свое руководство. Часть их покидает партийные ряды. Если в 1932г. численность ИСРП превышала 80 тыс. членов, то в начале 1934г. она упала до менее 60 тыс.²² Рядовые социалисты в ходе забастовок выступают вместе с анархистами и коммунистами разных направлений, игнорируя детище Ларго Кабальеро, арбитражные комиссии.

Впрочем, его правительственный опыт тоже сыграл немалую роль. Социалисты той эпохи отличались от своих последователей после второй мировой войны. Они, даже в своих парламентских иллюзиях очень часто надеялись, и даже пытались, осуществить те мероприятия, которые, по их мнению, вели, или могли вести к социализму. И Ларго Кабальеро, несомненно, был из их числа. Он вместе со своими сторонниками надеялся на продолжение реформ в сторону “социализации”. В планах социалистов было введение профсоюзного рабочего контроля на предприятиях, позволяющий рабочим контролерам знакомиться с финансовым и техническим состоянием предприятий. Это, кстати, вытекало и из текста конституции, согласно 46 статьи которой должен был быть принят закон, который обеспечил бы “участие рабочих в руководстве, администрации и прибылях предприятий”.²³ Муниципальная реформа, национализация и социализация также стояли в повестке реформ, пусть и постепенных.

Но уже принятые законы к осени 1932г. показались чрезмерными буржуазии, не говоря уж о помещичьих и клерикальных кругах. Заколебались даже левые республиканцы. Наконец, следует добавить то огромное влияние, которое оказал на политические настроения внутри страны приход к власти нацистов в Германии. И хотя последний факт, как и решительная победа правых на муниципальных выборах, на какое-то время вновь толкнули левых республиканцев на сближение с социалистами, процесс радикализации в рядах последних стал необратим.

Именно в это время сместился влево и Ларго Кабальеро, обладавший огромным авторитетом в партии. Формируется то, что вошло в историю под названием кабальеризма.

Еще 23 июня 1933г. Ларго Кабальеро, выступая перед Федерацией социалистической молодежи Мадрида, заявил: “Если наша партия и наши организации окажутся в такой ситуации, когда для того, чтобы воспрепятствовать установлению фашизма, надо будет установить диктатуру пролетариата, мы пойдем на это”.²⁴

Разрыв республиканцами союза с социалистами прозвучал похоронным маршем по откровенному реформизму в ИСРП. После создания кабинета Лерруса, 19 сентября, Национальный комитет ИСРП принимает резолюцию, в которой заявляет, что “завоевание политической власти является необходимым условием для установления социализма”.²⁵ Каким образом? На это отвечают слова руководителя партии: “Капитализм использует максимальное насилие, чтобы удержать свои позиции, и социализм должен будет также прибегнуть к максимальному насилию, чтобы устранить его”.²⁶

Лейтмотивом предвыборной кампании кабальеристов осенью 1933г. была “ясная дилемма”, стоящая перед трудящимися страны, “две Испании”, взаимно противостоящие и непримиримые: социализм с одной стороны, капитализм и фашизм – с другой.

В ходе парламентских баталий в кортесах на слова Хиль Роблеса о готовности правых добиться власти любым путем неизменно следовал ответ И. Прието и других социалистов, и это многократно повторялось на страницах ее печати, что ответом на попытку правого переворота будет социальная революция. Многие не воспринимали это всерьез, но социалисты уже начали подготовку к вооруженному восстанию.

В конце января 1934г., на пленуме Национального комитета УГТ, позиция ее лидера Х. Бестейро терпит поражение. Лидером социалистического профсоюза становится Ларго Кабальеро. Оставаясь одновременно и лидером партии, тот добивается одобрения руководящими органами ИСРП, УГТ и ФСМ предложенного им “плана революционного действия”. Подготовкой и проведением восстания должен был заняться Центральный революционный комитет.

Программа первоочередных мер (“десять пунктов”) после победы революции была разработана И. Прието. Многие считали ее слишком умеренной, поскольку она предусматривала, главным образом, мероприятия буржуазно-демократического характера, но не вызвала больших разногласий, поскольку все были объединены стремлением обеспечить успех восстания. Хотя официально социалисты заявляли о решимости совершить революцию в ответ на реакционный переворот, внутренние директивы ИСРП (т.н. “5 пунктов”) предусматривали и возможность превентивного восстания до перехода реакции в наступление.

Каландаров считает “парадоксом”, что “едва ли не самым горячим сторонником немедленной социалистической революции был … Ф. Ларго Кабальеро”.²⁷ Но это было лишь следствием победы такой точки зрения (с учетом того, что имелось в виду под социалистической революцией – установление диктатуры пролетариата - и с той существенной поправкой, что анархисты выступали вообще против всякой диктатуры, хотя, как уже говорилось, не все) во всем испанском рабочем движении в целом. Социалисты были последними, кто это признал. Что ж тут парадоксального? Парадоксом, по крайней мере, в глазах человека, не следившего внимательно за эволюцией сталинского режима в СССР и подчиненного ему Коминтерна, должно было бы стать то, что КПИ всего через два года окажется правей многих социалистов. Беда моих оппонентов в том, что, бросившись защищать от меня Народный фронт, они не удосужились посмотреть позицию рабочих организаций за два года до его возникновения. Хотя бы по “советской” литературе!

Что не помешало им обвинить в незнании процесса “в развитии” автора этих строк. Про республиканское руководство 1936г. Каландаров напишет: “… правительства республики, при всех их недостатках, были антиимпериалистическими и антифашистскими, поэтому задача была несколько иной: укрепить власть этих правительств для ведения революционной войны против фашизма”²⁸. Теоретическая ошибка оборачивается здесь сменой ориентиров: для доведения до конца буржуазно-демократической революции теперь необходимо не установление диктатуры пролетариата, а поддержка демократического правительства буржуазии, разбавленного соглашателями, – марксисты-революционеры никогда не шли в буржуазные правительства. Меньшевистская тактика подчинения буржуазии и ее правительству (поскольку революция буржуазная!) “стала” теперь в глазах Каландарова большевистской. Те самые правительства, которые в 1931-1934гг. были неспособны “довести до конца буржуазно-демократическую революцию” и предотвратить приход фашизма, которые в эти годы топили в крови рабочие восстания, станут вдруг способны вести войну, причем революционную (!), против фашизма и довести до конца указанную революцию. Против собственного желания Каландаров делает новое открытие в “марксизме”: буржуазия по мере возрастания революционных выступлений рабочего класса не только не смещается вправо, для того, чтобы предотвратить потерю власти, но становится все более революционной и становится способной на такие преобразования, на какие вчера еще была неспособна! Но вернемся в Испанию 1933-1934гг.

Позиция анархистов, разумеется, менее революционной в этот момент не стала: “Ни левых, ни правых, ни центристов! Мы враги государства. Избирательным урнам мы противопоставляем социальную революцию”²⁹. Абсентеизм анархистов дорого обошелся левым. На избирательные участки в целом по стране не пришло 33% избирателей, в т.ч. в Барселоне – 40%, Кадисе – 67%, Малаге и Уэльве – 49%, Понтеведре и Севилье – 45%³⁰. Не пришли, в основном, сторонники левых.

На чрезвычайном пленуме Национального комитета СНТ в Сарагосе 26 ноября 1933г. был создан Революционный комитет, который должен был поднять восстание “прежде чем правые возьмут власть”.³¹ Сарагоса и стала его центром. Восстание, начатое 8 декабря, в день начала работы нового состава кортесов, ограничилось районами Арагона и Риохи. После недели упорного сопротивления оно было подавлено. Погибло 87 человек, в том числе 14 представителей карательных сил. Несколько сотен было ранено и около 700 арестовано. Символично, что подавлением восстания руководило еще старое правительство, состоявшее, в основном, из левых республиканцев. Возглавлял его радикал Д. Мартинес Баррио, который вскоре разойдется с Леррусом и присоединиться к левым. Так “левые” передали власть правым!

Социалисты не присоединились к восстанию. “El Socialista” опубликовала совместное заявление ИСРП и УГТ, в котором они говорили, что “когда настанет час” они выполнят свой долг.³² Через десять месяцев анархисты продемонстрируют “взаимность”.

Позиция коммунистов различных направлений была едина в том, что задачи буржуазно-демократической революции испанская буржуазия выполнить не в состоянии. В чем же состояло различие? Прежде чем разобраться в этом вопросе, подведем некоторый итог.

Итак, события в Испании 1930-1933гг. показали невозможность разрешения социальных противоречий методами парламентской буржуазной демократии. Ни один из общественных классов не был согласен с проводимым курсом, Следовательно, вопрос мог быть разрешен лишь установлением жесткой диктатуры одного из классов. Революционной или контрреволюционной. Которая и должна была осуществить модернизацию страны. В данный момент буржуазия еще надеялась осуществить эту диктатуру мягким, парламентским путем, но, по крайней мере, крупный капитал, поддерживаемый помещичьими и церковными кругами, был готов при необходимости, применить силу. Он отлично понимал, что на другом фланге находились трудящиеся классы, которых также не устраивала политика республики, и которые практически открыто готовились к революции. Именно для ее подавления (вспомним слова Хиль Роблеса) реакция была готова раздавить и республику.

Рабочий класс уже потерял доверие к республике и видел перспективу лишь в собственной революции. Угроза фашизма, неспособность левых республиканцев предотвратить торжество реакции, окончательно убедили их в этом так же, как до этого убедила их неспособность довести до конца буржуазно-демократические преобразования (что было, в конечном итоге, лишь следствием переплетения экономических интересов буржуазии, помещиков, церкви и армейской верхушки). Впрочем, в этот момент первое стало неотделимым от второго: без подавления реакции проведение преобразований и их защита оказались невозможными. Все рабочие организации признали, по крайней мере, формально, необходимость свержения капитала. Следующий период будет посвящен попыткам их объединения для выполнения этой задачи. Попытки воскрешения старых иллюзий будут предприняты потом.

Кстати по поводу вышеупомянутой деградации последующих поколений защитников Народных фронтов. Вот какой итог апрельской республике подвели авторы капитального исследования испанской истории, так часто цитируемого в этой главе: “Ее социальные законы были приняты, но не выполнены. Оппозиционные политические силы получили легальный статус, но в большинстве своем так и не смогли включиться в конструктивную политическую жизнь. Политика республики в отношении церкви была самоубийственна и абсурдна. Она допустила, в частности, поджоги церквей и монастырей в 1931г. – событие, которое долго не могли забыть ни жертвы, ни исполнители…”³³. Каким образом должна была республика не “допустить поджоги церквей и монастырей”? Асанья, который решил, что жизнь одного республиканца важней всех церквей Испании, был явно левее этих “советских лерруситстов”, мнивших себя “наследниками Октября”.

Но дело не в этом. Более или менее подробно описав непримиримые классовые противоречия Испании начала 30-х годов, эти “марксисты” не нашли ничего лучшего, чем посетовать на то, что республиканцы не смогли должным образом полавировать, дабы угодить всем классам сразу. Само собой разумеется, были отмечены и большие заслуги в деле становления испанской демократии Асаньи и его сторонников. С последним мы, конечно, согласились бы, если бы были … обычными буржуазными демократами и не имели понятия о марксизме.

следующая глава